В своем панегирическом предисловии к рассказам Елены Тулушевой Александр Казинцев замечает, что «в литературу Елена пришла сложившимся человеком». Спорить с этим не приходится, однако следует добавить, что лучше бы Елена пришла в литературу сложившимся автором.
Но не всё сразу, правда же?
Первые четыре абзаца предисловия целиком и полностью посвящены профессиональной деятельности Елены, решительно не имеющей ничего общего с литературой. Это и работа в гетто Лос-Анджелеса, «куда даже свирепые американские копы предпочитают не соваться», и должность медицинского психолога в реабилитационном центре для подростков, и прочие неоспоримые достоинства человека, пришедшего в литературу сложившимся.
Несколько позже, чем в Елене сложился человек, у меня складывается впечатление, что автор предисловия не обманулся качеством ее рассказов и знает об их истинном положении в литературе, но по каким-то причинам пытается обмануть нас. И потому треть своей рецензии посвящает достоинствам самой Елены, а не достоинствам ее произведений.
Такой грамотный пиар-ход, спекулирующий на лучших чувствах потенциальной аудитории, можно было бы назвать блестящим, если бы все мы родились только вчера и не знали, что порой хороший человек может быть откровенно плохим автором, а какой-нибудь пьянчуга и наркоман – обладателем Пулитцеровской премии.
Закончив, наконец, набрасывать благородный портрет Елены-психолога, Александр Казинцев осторожно подбирается к Елене-писателю, предупреждая, что «она пишет в жанре нон-фикшн, самом популярном сегодня. Популярном, но и уязвимом: при поверхностном чтении может показаться, что здесь не требуется искусство, дескать, литература такого рода рождается сама собой, знай записывай. На самом деле, нон-фикшн требует даже большей творческой изощрённости, чем традиционная проза» – кажется, что, говоря справедливые вещи о жанре в целом, автор предисловия пытается спасти Елену от справедливой оценки того, как в данном жанре работает непосредственно она. Но тут списать отсутствие искусства и писательского мастерства на поверхностное чтение, уверяю вас, Александр Иванович, не получится. Поскольку ни о какой значительной глубине относительно рассказов Елены говорить не приходится, следовательно и читать их как-то иначе, чем поверхностно, не представляется возможным.
Так, чтобы не прослыть любительницей побрызгать желчной слюной за идею, но без повода, аргументирую свои оценочные суждения. Рассказы Елены Тулушевой («Слава», «Виною выжившего», «Мамы»), если и содержат в себе зачин, а также вялое, не первой свежести, но все-таки развитие сюжета, то о кульминации как о виде могут забыть. Безусловно, никто не отменял, так называемый и многими любимый, «открытый финал», однако в данном случае мне кажется нецелесообразным бросать героев на полпути неведомо к чему. Из предисловия к упомянутым рассказам становится ясно, что они, я имею в виду рассказы, для Елены – «ещё одна возможность продолжить борьбу за своих подопечных». Звучит красиво, но в чем заключается объявленная борьба? Неужели в том, чтобы абстрактно набросать несчастных подопечных невнятным жестом на бумаге, которая все стерпит, да разогреть полуфабрикатную историю, которая все же останется холодной, и, в тоске понурив плечи, закрыть за собой дверь?
Из интервью Елены Тулушевой Агентству социальной информации становится очевидным, что она видит корень неблагополучия подростков, прежде всего, в их родителях: «Взрослые часто любят перекладывать ответственность с себя на улицу, школу, государство. Но если это влияние улицы, то почему ребенок оказался на улице? Почему оказался в такой компании? Что его там могло привлечь? Если вашего сына тянет на улицу, почему вы не можете обеспечить ему интересный досуг?». Должно признать, что эта позиция явно прослеживается во всех ее работах.
Так, в рассказе «Слава», главного героя которого, как несложно догадаться, зовут Слава, к осуждению за жестокое убийство привела ни много, ни мало, а собственная мать. Но самое удивительное то, что этой матери заслужить себе в сыновья скинхеда помогла любовь к Богу: «На втором месте у родной матери! Никогда я не буду вторым, я – первый, я – лидер! – он жил этой идеей лет с двенадцати, с тех пор, как мать, по его выражению, вдарилась в религию, променяв на нее, – он с горечью повторял это, растравляя душу, – его, Славу, единственного сына». Она слишком любила Бога и, видимо, недостаточно – сына. Может ли верующий человек недостаточно любить своего ребенка? По мнению Елены Тулушевой, может.
Помимо материнской любви к Богу, в оправдание неблагополучия Славы автор приводит еще один аргумент – бессердечная мать отдала своего единственного сына в кадетский корпус, где постоянно приходилось драться, и оставалась равнодушной к просьбам Славы забрать его домой: «Три года кадетства – три года тоски, унижения, бесконечной борьбы за выживание. Он так и не смог простить матери все эти скитания – пятидневки в саду, лагеря на все три смены и, наконец, – подобие армии для сотни брошенных мальчишек. Первое время он тайком плакал, каждые выходные жаловался ей, просил забрать, обещая прекратить школьные драки и прогулы. Она только разводила руками: у нее работа, надо на что-то жить, тянуть его в одиночку, совсем не остается времени за ним следить». Видимо, Елена считает, что большой любви к Богу и воспитания в армейских традициях достаточно, чтобы взрастить детину-скинхеда.
Не знаю, поняла ли сама Елена, что в одном маленьком рассказе попыталась низвергнуть сразу две большие добродетели, ценность которых в сознании нормальных людей не подвергается сомнениям – это вера и выдержка. Итак, какой вывод должны сделать читающие Елену Тулушеву родители? Ни в коем случае «не вдаряться в религию» и не отдавать своих сыновей в кадетские корпуса, а уж тем более в армию? Посыл, как минимум, странный.
Проведя параллель между рассказами «Слава» и «Мамы», можно выявить еще одну странность – тенденцию «разводить грязь» там, где ее быть не должно. Если в первом случае мать сполна заплатила за свою веру, то во втором – именно в церкви происходит мелкая, не имеющая никакого смысла потасовка между приемной матерью Богдана и незнакомой ему женщиной: «- Не нужны вам свечки?! - тётка так посмотрела на маму, что Богдану показалось, будто мама сделала что-то плохое и на нее сейчас наругаются. (…) - На вот, держи, раз они не могут тебе купить, - громко и злобно сказала она, протянув погнутую красную свечку. (…) - Не надо, спасибо. Но тётка ухватилась за Богдана еще сильнее и заговорила еще громче: - Не трогай ребенка! Как себя ведешь в церкви! Позорище! - Нет, это вы уберите руки от моего ребенка! - мама теперь говорила жестко и тоже громко. - Да ты что творишь?!».
Понятно, что работа в жанре «нон-фикшн» подразумевает под собой передачу реальных событий в их первозданном виде, непонятно только, какую цель преследует автор, передавая эти события. В рамки «борьбы за подопечных» творчество Елены, по моему мнению, никак не вписывается.
Продолжая говорить о рассказе «Мамы», нужно отметить, что данная работа в большей степени, чем все остальные, вызывает недоумение своей заключительной частью. По ходу сюжета Богдан узнает, что мать, которая вырастила его в любви и заботе, не приходится ему биологической матерью. Далее привожу два последних предложения из текста: «Он смотрел на ее бледные тонкие губы, которые что-то произносили, и морщинки вокруг них. Он заново изучал это чужое лицо». Если на примере данных героев Елена хотела продемонстрировать сложность адаптации ребенка в приемной семье, то получилось у нее плохо. Поскольку ничего нового, никаких подсказок и напутствий приемные родители в этом источнике для себя не почерпнут.
Чтобы быть справедливой, необходимо рассмотреть «Мам» и с другой стороны – наличие приемной матери у Богдана объясняется алкоголизмом его биологической матери. Возможно, таким образом, автор хотела провести пропаганду губительной роли алкоголизма родителей в судьбе ребенка, если так – похвально, но в крайней степени неубедительно из-за хаотичного смещения акцентов в разные стороны: тут и страдания отца в попытках найти себе новую жену, и всплывающие из небытия братья, и прелести приемной матери.
О рассказе «Виною выжившего» не могу сказать ничего такого, чего бы вы от меня до сих пор еще не слышали. В него Елена вложила такое же количество противоречий, какое вкладывала в свои работы прежде. К слову, упомянутые мной противоречия выступают отнюдь не «за» талант и сознательность автора, а, скорее, им вопреки.
Отдельно отмечу, пожалуй, только то, что Елена в очередной раз рисует перед нами сомнительный, если не гадкий, образ матери: «- Здрасьте тебе! Неужель проснулась? А чёй-то так рано? - мать, как паук, готова была переключиться на новую жертву, застрявшую в паутине её квартиры». Возможно, склочность характера героини и деградация в ней настоящей Матери является следствием того, что любимый сын – некогда подающий большие надежды спортсмен, оказался по совместительству наркоманом.
Вертикаль сюжета такова: в среднестатистической семье два ребенка; сына родители холят и лелеют, и он становится наркоманом; на дочь же не обращают особого внимания, и она становится соцзащитником. «Родители, поверив в способности сына, готовы были оплачивать и дорогостоящее снаряжение, и выезды на соревнования, несмотря на средний доход семьи. Младшей по возрасту Марине становилось завидно. Ей тоже хотелось, чтобы на неё что-то тратили, радовались успехам, подбадривали. Но денег на занятия для дочери не оставалось, в связи с чем никаких «талантов» у неё выявлено не было» - какие выводы должен сделать читающий это родитель? Не переборщить с любовью и вниманием к своему ребенку, иначе он рискует пойти по наклонной? Опять же, крайне сомнительный посыл.
Касательно социальных типажей, фигурирующих в творчестве Елены, а также воспетых Александром Казинцевым и причисленных к «несомненным достоинствам авторской манеры Тулушевой», можно сказать, пожалуй, только то, что они действительно лишь типажи, но не полноценные герои. Картонные, безликие и лишенные индивидуальности. Ни один из героев не живет и не дышит в том рассказе, в который его безжалостно заколотил автор. Ни скинхеда Славу, ни сестру наркомана Марину, ни приемного сына Богдана невозможно представить, запомнить, почувствовать, а значит и сопереживать им. Чтобы явить миру такие «точные социальные типажи» не нужно быть ни сложившимся автором, ни даже сложившимся человеком. Достаточно придумать имя, присвоить определенную «неблагополучность» и вставить пару реплик в рот мертвому, ничего не понимающему персонажу.
Отсюда уверения автора предисловия в том, что все истории Елены не выдуманы, а каждый герой является ее подопечным, с которым она проделала долгий и трудный путь, кажется, делают ей медвежью услугу – превращая и без того небольшой багаж творческого потенциала в ручную кладь.
Следующим элементом «несомненных достоинств авторской манеры Тулушевой», по мнению Александра Казинцева, являются «художественно выразительные детали». Сложно говорить о каких бы то ни было деталях в отсутствии цельных, главенствующих образов. По сути, все, что присутствует в рассказах Елены, – это и есть разрозненные детали, которые не хотят или не могут работать вместе. Но ни художественными, ни выразительными их не назовешь. Тем не менее, попробуем поговорить и о них.
Например, такая художественно выразительная деталь, как «с раздраженно скучающим видом» – все мои попытки представить человека с раздраженным и одновременно скучающим видом оказались тщетны. С другой стороны, это, быть может, придает прозе Елены некоторой алогичной «загадочности». Надо же чем-то брать зрителя?
Далее «просиял как можно более беззаботно» – как это должно выглядеть и представляет ли себе автор подобное «сияние»?
«В ухмылке Павла читалось раздражение вместе с досадой» – не слишком ли сложная комбинация для одного лица? По крайней мере, из-за перегруженности данной художественно выразительной конструкции персонаж становится еще более далеким чем прежде, поскольку вообразить его мимику, а следовательно и его лицо, и то, как он говорит, – задача, над которой придется попотеть, и не факт, что в конечном итоге приложенные усилия оправдаются.
Похоже, сам автор не в восторге от мимики многострадального Павла, Елена торопится стереть лишние эмоции с лица своего героя: «Выражение досады сменилось безразличием» – но постойте же, а как насчет ухмылки и раздражения, куда делись они, если безразличие сменило только досаду?
«Паника сменилась какой-то обреченностью. Он просто ждал. Сил не было спорить, что-то доказывать, отмазываться. Он долго стоял, прищурившись в поисках решения, как вести себя дальше» – так он обречен, обессилен и просто ждет или же щурится в поисках решения? Непонятно.
«Лицо лейтенанта изображало пародию на улыбку», «пародия укладки на голове», «она карикатурно себе улыбнулась» – неужели об этих антихудожественных и ничего не выражающих деталях говорил критик как о несомненном достоинстве авторской манеры Тулушевой?
Можно было бы остановиться и на этом, но, честно говоря, чтобы пройти мимо характеристики «языка» Елены, предложенной нам всё в том же предисловии, нужно иметь недюжинную выдержку, коей я не наделена: «Органичная речь – язык столичных окраин. Разумеется, он далёк от того упругого, разнообразного, душистого языка, к которому нас приучила деревенская проза. Но на асфальте, заплёванном и стылом, говорят по-другому» – Александр Иванович, давайте смотреть правде в глаза?
Елена Тулушева пишет тем языком, которым пишет, не потому что так говорят на асфальте, заплеванном и стылом, а потому что чего не дано, того не дано. В этом легко убедиться, прочитав первые три абзаца всех ее рассказов – отличить языковое воплощение мыслей одного главного героя от другого главного героя и от мыслей самого автора не представляется возможным.
Приведу пример: «Районная база состоящих на учете не такая уж большая, вот и ходят, выискивают, может, кто сам дрогнет - сознается. (…) Взамен Слава согласился отстоять службу: пара часов скуки за три недели настоящей свободы - небольшая цена. (…) Захочу - и до ужина спать буду. Я не трогаю никого. Если б не твои крики - спала бы дальше. (…) Дед, а я вот что-то маму не очень помню, когда совсем маленький был. Работала она, что ли, много?» – каждая из этих реплик принадлежит абсолютно разным (по задумке автора, а на деле – совершенно одинаковым) героям, либо самому автору.
Достаточно показательно, что, если эти реплики перемешать и заново вложить в рот героям, никакого смыслового или стилистического диссонанса относительно их образов не возникнет – все герои Елены Тулушевой говорят и думают с точностью до сотых одинаково.
Исключениями могут стать мать Марины из рассказа «Виною выжившего» и дед Богдана из рассказа «Мамы», однако, если они в свою очередь обменяются репликами между собой, это также не нанесет никакого урона условной целостности их образов: «Чем это тебе ихние краны не угодили?! Ты на него заработай сначала, а потом обхаивай! (…) Какой там! Он ни адреса ей не дал, ни телефона. Боялся очень. Ты первые дни все плакал, искал ее. Вроде ж ведь когда жил с ней, она и не видела тебя почти: пила да гуляла. (…) Ишь ты, оживилась как! Мы уж и не думали тебя до ужина увидеть! (…) Вот помощник, говорю, вырос ты уже, двенадцать-то лет!».
В заключении позволю себе поспорить еще с одним убеждением Александра Казинцева: «В отличие от большинства сверстников, норовящих не просто «войти» в созданный ими текст, но и заполонить его своим присутствием, Тулушева держится в стороне, предпочитая внимательно наблюдать за героями. Они занимают всю сцену, действуют, думают, печалятся, злятся. Это придаёт повествованию энергию и убедительность» – в отличие от большинства сверстников, Тулушева не в состоянии создать внутри материала какую бы то ни было атмосферность, сделать написанную историю хоть сколько-нибудь объемной.
Она действительно держится в стороне, но этим придает повествованию не энергию и убедительность, как хотелось бы критику Казинцеву, а рождает совершенный в своей невыразительности и непроницательности текст.
Ее рассказы – пустые комнаты, в которых герои никогда не смогут обжиться, поскольку эти герои лишь картонные проекции автора, талант которого невооруженным глазом вряд ли придется рассмотреть. Ну, или автора, «который предпочитает держаться в стороне», если хотите.
Так, отдав дань профессиональным и волонтерским заслугам Елены Тулушевой перед обществом, я все-таки вынуждена констатировать, что автор она более чем просто посредственный. Зато человек сложившийся.
Не все сразу, правда же?
Автор: Екатерина ЮН
