Вот оно, Слово, лежит, и я знаю,
по Слову этому всё встанет, заживёт.
М. Пришвин
В «Родной Кубани» появилась статья «Колонка во дворе». Она начиналась трогательным объяснением автора, Виктора Лихоносова: «Я молчал, никому не признавался, что все двадцать лет горюю в Краснодаре без Селезнёва».
В этом году Юрию Ивановичу исполнилось бы 75… Время медленно уничтожает последние следы жизни великого критика: его дом снесут не сегодня-завтра, на Рашпилевской не осталось никого, кто мог бы рассказать о Селезнёвых. Уже нет писателя Василия Белова, ушли Шукшин, Казаков, Василь Быков — те, кто окружали Юрия Селезнёва в мире литературы. Но каждый год в литературных журналах печатают статьи Юрия Ивановича, живы воспоминания последних встреч — в письмах, памяти друзей. О том, например, как он лежал в больнице, по ночам создавал «Достоевского», пристраивал чужие стихи... Да ещё как отвечал на жалобы, поклёпы и ездил по инстанциям для объяснения своего принципиально православного взгляда на творчество автора «Бесов» и «Братьев Карамазовых».
Принципиальностью и неподкупностью Юрий Иванович порождал непримиримых врагов своего творчества. В чём только его не обвиняли, какими только средствами не пытались уничтожить. Как эхо звучат слова в последних письмах Селезнёва к другу Александру Федорченко: «нельзя уходить — отступать», «что-то нужно делать», «нужно жить». И всё-таки его сердце не выдержало. В 44 Юрий Иванович умер после обширного инфаркта в доме немецкого исследователя Эберхарда Дикмана.
Бесстрашные легкие строчки Селезнёва были событием в критике 70–80-х годов ХХ века, вызывали жаркие споры. Он не только анализировал творчество Астафьева, Е. Носова, Распутина и др., но был соратником по мысли этих авторов, в чьих произведениях видел «стержневую линию всей современной отечественной литературы». Он последовательно обличал творчество подражателей американской культуре и всему чуждому нашей стране. Потому что критик, как и писатель, по глубокому убеждению Юрия Ивановича, должен быть полон тревоги за судьбу родной страны, обладать первозданной, чистой совестью. В каждой его книге звучали такие признания: «Знания, идеи становятся вечными ценностями, лишь войдя в человека, слившись с его натурой, с его совестью». «Земля — твоя колыбель, твоя мать, твоя Родина…»
Вот он вступает в спор с М. Чудаковой о Викторе Лихоносове. Для неё «дело не в том, как высказано чувство, а в том, о каком чувстве говорит герой». Что же это за чувство? Ни много ни мало — патриотическое чувство Родины.
Или спор с В. Вороновым вокруг прозы Василия Белова. Воронов, написавший о социальной пассивности беловского Ивана Африкановича, «просмотрел» идею народности, направляющей писательское внимание к народным делам и характерам.
В обоих случаях полемика идёт не просто о праве на существование конкретных произведений в современной литературе, а о том, что их авторы стремятся «к творческому освоению тех органических начал русской классики, которые сделали её литературой высокого полёта, позволили ей, оставаясь национально-самобытной, стать всемирной» (из сборника «Вечное движение»).
Но Селезнёв пишет и о жизни, в его оценках литературы присутствует государственническая точка зрения. На конференции «Классика и мы» он точно предсказал годы, размолотившие страну, народ, но назвал их не перестройкой, а третьей мировой идеологической войной, в которой едва ли не одним из основных плацдармов станет литература. «И здесь мира не может быть, — сказал тогда Селезнёв. — Его никогда не было в этой борьбе, и я думаю, не будет до тех пор, пока мы не осознаем, что эта мировая война должна стать нашей Великой Отечественной войной — за наши души, за нашу совесть, за наше будущее, пока в этой войне мы не победим» (цит. по журналу «Москва», 1990, № 3).
А вот в письме оппонентам в 1983 году Селезнёв пишет, что антисоветизм все более обнаруживает формы откровенной русофобии. Русофобия, по мнению автора, есть не что иное, как стратегия империалистического «первого удара» по нравственному центру Советского Союза, план идеологического разрушения основ национального самосознания, исторической памяти.
Что мог сделать Селезнёв в перестройку? Как бы повёл себя в чрезвычайных обстоятельствах? Даже несмотря на то, что размышлять об ушедших людях как о живых не принято, от его соратников часто звучали эти недоумённые горькие вопросы. «Нашу с вами, читатель, любимую Родину, разнесло в клочья, — говорит на страницах “Родной Кубани” Александр Федорченко. — Юрий Селезнёв был одним из тех, кто предчувствовал беду, нависшую над страной, и как литератор много сделал, чтобы, по выражению Владимира Солоухина, “разморозить участки головного мозга, отвечающие за историческую память”. <…> Готовность к схватке за Россию была у Селезнёва определяющей».
Сейчас наша страна постепенно выходит из нравственного кризиса. Открывается взгляду то, сколько писателей, погнавшись за рублём, предали Родину. Радует, что их усилия заменить нам Белова, Распутина, Лихоносова не оправдались. Наш народ не может долго терпеть самозванцев, а признаёт только преданных своему делу, любимых и близких, невзирая ни на какие политические кризисы, экономические спады и другие временные явления, «патриархов литературы». Таким был Селезнёв, живший среди нас в Краснодаре в доме № 104 на улице Рашпилевской.
Автор: Валентина ЧАЛАПКО
