К ВОПРОСУ О ПРОЧТЕНИИ ОДНОЙ ИЗ СТРОК ПОЭМЫ С.А. ЕСЕНИНА «ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК»

В поэме Сергея Есенина «Чёрный человек» есть строки:

Голова моя машет ушами,

Как крыльями птица,

Ей на шее ноги

Маячить больше невмочь.

Вот уже много лет они служат отправной точкой для догадок и предложений. Причина – странный, непонятный, неесенинский образ «шея ноги».

В начале 70-х годов вокруг загадочной десятой строчки развернулся спор [см.: 1; 3; 4; 7; 10; 12; 13; 14], продолжавшийся более двадцати лет и завершившийся канонизацией варианта «шея ноги» в академическом издании сочинений С. А. Есенина [11]. При этом комментаторами дано следующее объяснение состоявшегося решения: «В процессе подготовки наст. изд. было проведено специальное текстологическое исследование белового автографа поэмы и установлено, что в ст. 10 написано "г", а не "ч": "…букву "г" Есенин писал так, что её можно читать и как "г", и как "ч"; а вот "ч" везде такое, что его нельзя спутать с "г". Стало быть, здесь не "ч". А если так, остаётся одно: "Ей на шее ноги"» [11, с. 684-685]. Выводу текстологов, вероятно, следует доверять, хотя в ряде рукописей поэта всё же встречается написание «ч» как «г» (в том числе в черновиках «Чёрного человека»).

Вопрос, на наш взгляд, заключается в другом. В своё время известный поэт В. Фёдоров в интересной статье, посвящённой загадочной строке, ещё раз подчеркнул, что шея ноги – это абсурд, нелепость, совершенно чуждый Есенину образ [см.: 14], и внешне убедительно обосновал версию, согласно которой в строке должно быть «на шее нóчи». По мнению В. Фёдорова, Есенин специально «нагнетает» звук «ч», используя такой приём, как звукопись. В спорном слове ударение падает на первый слог, т. е. «всё это продолжается не одну ночь», следовательно, нужно читать: «Ей на шее нóчи маячить больше невмочь».

Иной вариант – тоже с буквой «ч», но при использовании предлога «в» – приводится в книге С.Ю. и С.С. Куняевых «Сергей Есенин»: «Ей на шее [в] ночи маячить больше невмочь» [см.: 5, с. 524]. В таком виде строка приобретает смысловую точность и лёгкость (в отличие от несколько тяжеловесного «на шее нóчи»), сохраняя при этом аллитерационный эффект. Но, хотя в стихотворных текстах Есенина (согласно проведённым нами подсчётам) предложно-именное сочетание «в ночи» и встречается три раза, черновики, беловые автографы, списки, корректурные листы «Чёрного человека» не содержат даже намёка на использование поэтом предлога.

Иначе говоря, и В. Фёдоров, и отец и сын Куняевы, вполне резонно не принимая чуждый есенинской поэтике образ «шея ноги», предлагают версии, противоречащие как результатам текстологического анализа, так и словесному ряду, содержащемуся в рабочих материалах поэмы. Именно поэтому варианты с «ч» (тем более с предлогом «в») не могут быть приняты. Несмотря на их кажущуюся большую убедительность по сравнению с «шеей ноги», они являются искусственными, привнесёнными в текст (прежде всего по принципу созвучия). И уж совсем чужеродным по отношению к есенинской поэтической вязи является образ «шея ночи» или «шея нóчи». Образы у Есенина часто были непростыми, многоплановыми, глубокими, но – вот что удивляет – вполне реалистичными и прозрачными в смысловом отношении. Вспомним: «Оренбургская заря красношерстной верблюдицей рассветное роняла мне в рот молоко»; или: «В тихий час, когда заря на крыше, как котёнок, моет лапкой рот»; «И течёт заря над полем с горла неба перерезанного». А «ночь с шеей» – нечто из арсенала модернистской, сюрреалистической поэтики, и в этом отношении такой образ ничем не отличается от «шеи ноги».

Правда, А. Марченко считает, что «шея ноги» – вполне приемлемая версия, так как в поэзии С. Есенина присутствует мысль, что «человек – чадо дерева». С образом человека-дерева, на взгляд А. Марченко, и связана невообразимая «шея ноги». «Ведь если человек может обратиться к старой осине: «Здравствуй, мать голубая осина», если старость для него – «безлиственность» («Скоро мне без листвы холодеть»), если он может стоять, «как дерево, при дороге на одной ноге», то почему бы ему не уподобить своё туловище – туловищу дерева, у которого шея – прямое продолжение ноги: всё нога и всё – шея!

«Шея ноги» не единственный знак родства с зелёным братом. Смысловой ключ к этой метафоре С. Есенин даёт в первой же строфе: "То ль, как рощу в сентябрь, осыпает мозги алкоголь" – голова уподоблена облетающей роще; отсюда уже совсем недалеко до головы-птицы…» [7, с. 189-190].

Всё это, однако, лишь интерпретация текста, к тому же весьма сомнительная с точки зрения доказательной базы. В 1926 году художником-авангардистом Хуаном Миро была написана картина «Персонаж, бросающий камень в птицу». Она доказывает, что «шея ноги» вполне имеет право на существование. Здесь изображены огромная нога, тоненькая шея и голова. Но любому непредвзятому поклоннику поэзии Есенина с первого взгляда на работу Миро станет ясно, насколько далеки друг от друга художественные миры поэта и живописца. Плоскостное, неживое, тяготеющее к геометрической расчлененности и – в общем – негуманистическое полотно Миро – и пластичная, органичная и глубоко человечная поэзия Есенина. Контраст очевиден. Да и, кроме того, хорошо известно неприятие Есениным модернистской поэтики – в частности, поэтики русского футуризма, весьма близкой художественным принципам Миро.

Нам представляется, что наиболее убедительной является версия, сводящаяся к тому, что есенинская строка должна читаться следующим образом: «Ей на шее-ноге маячить больше невмочь».

Самое странное заключается в том, что такой вариант объективно имеет гораздо больше прав на существование, чем все версии с буквой «ч», и уж никак не меньше, чем версия с «шеей ноги», но не принимается во внимание литературоведами.

Известно шесть списков поэмы, выполненных С.А. Толстой-Есениной. Список V (на линованной бумаге) предназначался уже для печати, но после него по каким-то причинам появился список VI (на нелинованной бумаге). Этот список – рабочий. Датирован он 13 и 14 ноября 1925 года. В нём в ст. 10 первоначально написано: «Ей на шее-ноге», потом дефис зачёркнут, а в слове «ноге» «е» заменено на «и». Возникает закономерный вопрос. Почему С.А. Толстая-Есенина сначала внесла в список вариант «шея-нога» (совершенно ясный и органичный для есенинских текстов образ), а затем произвела (и она ли?) его корректировку? Вспомним, что у тех, кто слышал поэму в исполнении автора, никаких вопросов и недоумений по поводу данной строки не возникало (видимо, на месте «шеи ноги» стояло что-то другое, имеющее смысл, очевидно, «шея-нога»), но уже некоторые современники поэта, знакомившиеся с текстом «Чёрного человека», сомневались в прочтении этого слова как «ноги» [11, с. 683]. К примеру, в списке, отправленном в «Бакинский рабочий» в конце ноября 1925 г., «справа против ст. 10 было поставлено два вопросительных знака, между ними написано рукой неустановленного лица слово "ночи" и дважды подчеркнуто» [11, с. 683]. А в «Красной газете» ст. 10, видимо, ввиду её, как показалось редактору, бессмысленности, вообще напечатана в усечённом виде: «Ей маячить больше невмочь» [см. об этом: 11, с. 683]. «В нерабочих гранках поэмы из "Нового мира"… буква "г" в слове "ноги" исправлена дважды корректорским знаком простым и красным карандашом на "ч"» [11, с. 684], но в печатном тексте вновь – «ноги».

Заслуживают самого серьёзного внимания суждения коллег Есенина по писательскому цеху. Так, Н. Асеев считал, что «шея ноги» – деформированный образ, «следовало бы "на ноге шеи"». Думается, что в художественном отношении это вряд ли многим лучше, но в смысловом – весьма близко к «шее-ноге». С. Злобин видел в «шее ноги» «логическую бессмыслицу, совершеннейшее отсутствие образа» [см. об этом: 7, с. 189]. В данном случае вполне естественно довериться литературному чутью и вкусу известных мастеров слова.

Правомерным представляется предположение о внесении изменений в список VI без ведома самого Есенина, так как к работе с черновиками он относился без должного внимания, а «корректуры… не держал» [7, с. 189] вообще. Удивительно, что вариант «шея-нога» оказался отброшенным исследователями лишь на том основании, что в одном из рабочих списков был кем-то «скорректирован». В его пользу говорят прежде всего следующие соображения:

1) Он полностью согласуется с выводом текстологической экспертизы («г», а не «ч»), принятым редакционной коллегией ПСС Есенина.

2) Образ «шея-нога» реалистичен, точен и органично вписывается в систему есенинских образов.

Так, в стихотворении «Прощание с Мариенгофом» Есенин использует образ «ушей-вёсел»:

Другой в тебе меня заглушит.

Не потому ли – в лад речам –

Мои рыдающие уши,

Как вёсла, плещут по плечам?

Думается, куда обычнее выглядит сравнение из «Чёрного человека»: «голова моя машет ушами, как крыльями птица».

Целый ряд подобных образов содержит текст поэмы «Пугачёв». И это далеко не случайно: некоторые исследователи подчёркивают, что именно во время работы над «Пугачёвым» и зародилась мысль о «Чёрном человеке» [см: 1].

Вот лишь несколько примеров:

Не удалось им на осиновый шест

Водрузить головы моей парус.

Отчего, словно яблоко тяжёлое,

Виснет с шеи твоя голова?

Эту голову с шеи сшибить нелегко.

Видел ли ты,

Как коса в лугу скачет,

Ртом железным перекусывая ноги трав?

Оттого что стоит трава на корячках,

Под себя коренья подобрав.

И никуда ей, траве, не скрыться

От горячих зубов косы,

Потому что не может она, как птица,

Оторваться от земли в синь.

Так и мы! Вросли ногами крови в избы,

Что нам первый ряд подкошенной травы?

Только лишь до нас не добрались бы,

Только нам бы,

Только б нашей

Не скосили, как ромашке, головы.

Все образы совершенно понятны и легко укладываются в рамки наших обычных представлений. «Ноги трав»? Ничего необычного. Ещё проще то, что «не может она [трава], как птица, оторваться от земли в синь». «Вросли ногами крови в избы»? Это о кровной связи крестьянина со своим домом, с хозяйством, с землёй, о вековом сне русского мужика, о его неподъёмности, о знаменитом «моя хата с краю». А «голова ромашки» естественным образом порождает ассоциации: «стебель-шея» и «стебель-нога», а в итоге – «шея-нога».

Прыгают кошками желтыми

Казацкие головы с плеч.

И в луны мешок травяной

Он башку незадаром сронит.

Ваши головы колосьями нежными

Раскачивал июльский дождь.

Последнее сравнение (голова – колос на стебле) практически идентично «голове ромашки».

Голова, отделяющаяся от тела, прыгающая кошкой с плеч или пытающаяся вспорхнуть птицей, – повторяющийся образ у Есенина. И с ним органично связан образ «шеи-ноги»: голова – тело птицы, шея – её опора, нога. Поэт-птица – рвётся ввысь, нога-шея – увязла в земном. Трагическая раздвоенность, столь характерная для лирического героя Есенина, отчетливо звучит в этом образе. Вспомним:

Розу белую с чёрною жабой

Я хотел на земле повенчать.

Можно назвать и вполне конкретные источники образа «шеи-ноги».

В воспоминаниях Н. Толстой-Крандиевской находим рассказ о том, как Есенин и Кусиков в берлинском Луна-парке паясничали перед оптическим стеклом – тогда этот аттракцион был новинкой. Зеркало «то раздувало человека наподобие шара, то вытягивало унылым червём». И Есенин видел в кривом страшном зеркале свою голову, словно машущую крыльями-ушами, и своё тело – как бы превратившееся в ногу-шею [см.: 7, с. 190].

Не следует сбрасывать со счётов и образ «людогуся» в поэме В. Маяковского «Пятый Интернационал» («себя вытягивай за уши», «леса перерос и восстал головою», «голова поднялась над лесами», «шея растягивается – пожарная лестница») и очерке «Париж (Записки Людогуся)» (оба произведения – 1922 года) [8; 9]. Кроме того, необходимо принять во внимание сказки Л. Кэрролла о приключениях Алисы, где в одном из эпизодов героиня превращается в человека, состоящего из головы и шеи, т. е. шея становится опорой, ногой для головы: «"Ну вот, голова, наконец, освободилась!" – радостно воскликнула Алиса. Впрочем, радость её тут же сменилась тревогой: куда-то пропали плечи. Она взглянула вниз, но увидела только шею невероятной длины…» [6, с. 44]. Весьма показательна иллюстрация к этому эпизоду, выполненная самим писателем [6, с. 302]. Добавим, что издания Кэрролла на русском языке (в различных переводах) выходили в 1879, 1908, 1909, 1913, 1923, 1924 годах. Конечно, было бы неверным утверждать, что есенинский образ «шеи-ноги» – некое заимствование из Маяковского или Кэрролла, (он имеет абсолютно иное смысловое наполнение и художественно совершенно оригинален), но наличие неких ассоциативных связей здесь вполне может быть.

Нельзя не согласиться с замечанием В. Фёдорова, хотя он – сторонник иной точки зрения: «Стоило спорить из-за какой-то буквы? Ведь читал же я раньше "на шее ноги", и ничего со мной страшного не происходило. Нет, стоило! Реставраторы картин не терпят на полотнах великих живописцев ни одного постороннего мазка. А разве поэзия таких мастеров, как Есенин, не то же самое?» [14, с. 170.]

Действительно, если ваше любимое стихотворение коверкают, становится неприятно. Именно поэтому даже одна буква в есенинском шедевре значит очень много.

Автор: Мария ВЕЛЬЯМИНОВА

Фото: Сергей ПАНЧЕНКОВ

Список источников

1. Баранов В.И. Время – мысль – образ. Горький, 1973.

2. В мире Маяковского. Кн. 2. М., 1984.

3. Волков А.А. Художественные искания Есенина. М., 1979.

4. Есенин академический. М.,1995.

5. Куняев С.Ю., Куняев С.С. Сергей Есенин. М., 1995.

6. Кэрролл Л. Алиса в Стране чудес. Алиса в Зазеркалье. М., 1991.

7. Марченко А.М. Поэтический мир Есенина. М., 1989.

8. Маяковский В.В. Пятый Интернационал//Маяковский В.В. Полн. собр. соч.: В 13 т. Т. 4. М., 1957.

9. Маяковский В.В. Париж (Записки Людогуся)/Там же.