Сложно дать однозначное определение термину «время». Для каждого оно предстаёт в своих ролях и каждым воспринимается по-разному. Одни видят время в цифрах: секунды, минуты, часы, числа на календаре. Вторые – как некую субстанцию, способную и бежать, и ползти, и даже тянуться. Для третьих же время – своего рода дух, несущийся сквозь историю и передающий из поколения в поколение жизненно важные основы, выступающий главным критерием существования всякого человека и народа в целом.
Виктор Иванович Лихоносов относится как раз к числу последних. Темы силы истории, ценности прожитых лет, преемственности и некоего сопоставления былого и настоящего сопровождают все его произведения. Конечно, чаще всего основную часть внимания получает монументальный «Наш маленький Париж», а истории помельче, как правило, этим самым вниманием незаслуженно обделяют. Хотя в тех же повестях Лихоносова краеугольная роль времени, как определённой святыни, прослеживается не хуже, пускай они и не столь грандиозны, как «Наш маленький Париж». Мы решили восстановить определённую «справедливость» и в рамках данной темы рассмотрим такие произведения, как «Осень в Тамани» и «Чалдонки».
В «Осени в Тамани» лихоносовское понятие времени выдвинуто в авангард всего повествования. Главного безымянного героя повести, которым, по сути своей, является сам Лихоносов, постоянно посещают вопросы и догадки о том, кто и когда мог ранее ступать по таманским тропинкам, что эти люди оставили после себя и какое у современного поколения отношения к их наследию. Из-за последнего герой очень часто сокрушается, говоря и думая о том, что нынче совсем не чтят и не берегут память, не оценивают прожитые столетия.
Эта идея сокрыта уже в самом названии повести. Почему именно осень? Да, лихоносовский герой действительно отправляется в своё путешествие осенью, но вовсе не этот факт характеризует его поход. Будь на то воля автора, он бы скорее отправил своего персонажа в Тамань цветущей весной или безмятежным летом, когда та играет всей палитрой сочных оттенков и ароматов. Но в таком случае не произошло бы единение внешних условий природы и внутреннего состояния героя. Ведь что собой представляет осень? Это пора увядания, когда флора мрачнеет и жухнет. В человеческой же жизни проходит пора отпусков и каникул, начинается новый трудовой год. Иными словами, осень для большинства не несёт ничего, кроме суеты, тоски и серых будней.
Именно такую осень переживает новая, современная Тамань и её обитатели. Причём пока что только осень, ведь не перевелись ещё на Тамани те, кто помнит былое, осознаёт важность преемственности, чтит свою историю. Но это – лишь медленно, но верно увядающая листва, что совсем скоро опадёт и уступит своё место новой зелёной поросли, новому поколению. Впрочем, судя по описанному Лихоносовым мироощущению современных жителей полуострова, «весна» если и наступит, то будет кардинально отличаться от всех прочих. Эта «весна» перевернёт страницу истории народа Тамани и начнёт абсолютно новую главу, совсем позабыв о том, что же творилось в предыдущих.
Главный образ, через который Лихоносов передаёт угасание старого уклада, это, безусловно, казаки. «Ничего уже своего не знаете, все вычитали да по телевизору высмотрели. Пять лет назад старики мне душу выкладывали. Больше тогда не приеду, у меня дома свой телевизор. Умрёте и внукам сказок не оставите, всё с собой!» [2], «Ко мне брат приезжал, – говорил один, – мы дули-дули, а потом в саду три дня спали пьяными. Ночью проснёмся, бутылку нащупаем, поболтаем – и в рот. И опять спишь. Хорошо!» [2], «К нему брат приезжал, они два дня дули и в саду спали пьяные» [2] – таков стал современный казак. Никакой чести, чувства собственного достоинства, почитания собственных корней. Даже хвалённое казачье гостеприимство вмиг куда-то улетучилось. Вот так впускал путников на свой участок Юхим Коростыль: «Казак шёл не спеша, как идут на оклик соседа, который часто просит взаймы» [2]. Чего и говорить, в подобном отношении к гостю нет и крупицы той самой казачьей культуры, когда пришедший к тебе на порог человек считался чуть ли не божьим посланцем. Таково теперь стало некогда авторитетное военное сословие. Нынешний казак не способен поднять ничего тяжелее бутыля с горилкой, да и, говоря откровенно, оно ему и не нужно. «Стодвухпроцентный» казак, как пишет Лихоносов, это тот, кто может «два дня дуть и в саду потом пьяным спать». Впрочем, подобный упадок – вина вовсе не одних только казаков. Но Лихоносов не углубляется в проблему, ограничиваясь лишь демонстрацией современности.
Описанный автором образ казака можно смело переложить на образ народа в целом: так же не помнит собственной истории и занят лишь удовлетворением собственных потребностей. «Что тебе она, эта сумеречная быль? Что тебе Мстислав, Ратибор, Ростислав и Глеб? Что они тебе че-рез ты-ся-чу лет? Мало разве своих дней?» [2]. Хотя наилучшее олицетворение современной толпы – это появляющийся в повести лишь на пару строчек калека. И здесь знаменательно то, что если бы не главный герой, вовремя подхвативший его подмышки, калека бы не доковылял даже до собственной коляски. Таким образом, Лихоносов очень ярко иллюстрирует путь, по которому следует пойти новому поколению: несмотря на то, что многое уже утрачено, без опоры на свои традиции, на историю и быт невозможно продвинуться в будущее даже на пару шагов. «Как жить хочется, дети! – сказал он. – А калека...» [2].
«Родина – понятие не просто географическое, но и социально-историческое, духовное. И потому, прежде всего, социально-историческое, духовное познание её – важнейший показатель гражданской зрелости каждого поэта, каждого человека» [3]. В этих словах Юрия Селезнёва отражена главная поднимаемая Лихоносовым в «Осени в Тамани» проблема. И пускай Селезнёв говорит в данном ключе скорее о поэзии, нежели о народе в целом, здесь эти слова применимы как нельзя кстати. Дух многовековой истории нашей страны постепенно утрачивается, что не сулит ей ничего благого. «Восстановление исторической преемственности в качестве живого, вечного основания нашего бытия – в этой идее, думается, раскрывается ещё одна сторона гражданственного возмужания нашей сегодняшней поэзии» [3]. Замените слово «поэзия» словом «народ», и получите ту идею, которую пытается донести до читателя Виктор Иванович Лихоносов. Получается, «основание нашего бытия» медленно, но верно разрушается? Сможем ли мы его восстановить? Ответ на эти вопросы автор даёт в обращении калеки к главным героям: «Журавли вы мои, молодость... – сказал инвалид. – Перестаньте рыдать надо мной, журавли... Это я вам, дети. Вы журавли, я вам пою... На вас вся надежда» [2]. Именно на плечи героев, пытающихся восстановить утраченный нами дух времён, и возлагает миссию «спасения» Лихоносов. И не зря называет их именно журавлями – величественными птицами, символами высокой цели, стремления к ней. Но ступая всё дальше по повести, мы всё крепче убеждаемся, что современному человеку не нужен никакой высоко летящий в небе журавль – ему достаточно полудохлой, общипанной синицы в руках.
Но Лихоносов всё одно пытается схватить этого журавля, выбросить безобразную синицу, вернуть народу тот самый дух времени, истории, памяти. Ведь именно история делает нашу жизнь бесконечной, она – есть неотъемлемая составляющая души народа, «а уж что в душе, то и свято...» [2]. И не зря той хате, порог которой преступили герои, «было сто лет» [2]. Ведь сто – число сакральное, означающее вечность. И именно эта хата, стоящая на «музейной земле», должна стать колыбелью истории, музеем; именно в ней живёт «летописец» Юхим Коростыль, именно отсюда обязано начаться возрождение всего привычного и забытого. Начаться с этой самой деревеньки, которая сама по себе все ещё сохраняет утраченный её обитателями «дух». «Мы шли вдоль улицы. Мы шли мимо белых стен, мимо спящих, живых и теплых, и казалось, будто нас привело в ту самую даль, о которой читали в летописях» [2].
И именно на этой ноте хотелось бы перейти к «Чалдонкам», в которых описание деревни и её общенародного «фундамента» выведено Лихоносовым на первый план. Однако далеко не всеми принято сравнивать «Осень в Тамани» и «Чалдонки», многие не видят в них практически ничего сходного. Ведь в первом случае мы получаем некое приключение-рассуждение, по большей части – именно рассуждение. А во втором – стандартную по своему течению сюжетную повесть. Но на самом же деле оба эти произведения, по сути своей, говорят нам об одном и том же: важно помнить и осознавать уроки прошлого, чтить традиции. И если в «Осени в Тамани» всё это передаётся непосредственно через исторические события и личности, то в «Чалдонках» на первый план выходит нечто более глубинное, заключающееся в человеческом сознании, обычаях, укладе жизни.
Главный герой повести Миша тоже неслучайно пребывает в деревню осенью, причём поздней, на самом пороге зимы. Однако здесь осень принимает несколько иной, более личный характер. Таманскую «осень» можно было связать с общенародной тоской, упадком, утратой традиций. В «Чалдонках» же «похолодало» в душе самого Миши. Он – весьма необычный представитель своего поколения, которого, в отличие от той же сокурсницы Нины, что «с пренебрежением оглядывала деревенских» [2], тянет к деревне, прельщает её дух. Ведь, как говорит сам Миша, «он поступил в сельхозинститут ради деревни и мыслил только о том, что будет жить среди полей и речек, рано подниматься с постели и каждое утро глазам его станет открываться то поэтическое и вечное, чего он лишён был до сих пор» [2]. «Поэтическое и вечное» – главное слово здесь всё же последнее, так как тем самым автор подчеркивает, что ценности, которые доселе живут в деревенских пейзажах, невозможно выхолостить или уничтожить. Современная городская суета способна лишь затолкнуть то самое «вечное» подальше, в самые глубины души, но никак не срубить на корню. И главной чертой, благодаря которой жители простой северной деревеньки до сих пор не утратили ощущение «вечности», являлась «обыкновенность» чалдонов и чалдонок. «Обыкновенность», которая выражалась абсолютно в каждом аспекте жизни, необременённом суетностью и положениями большого города, политическими дрязгами и прочими слагающими «современной жизни».
Миша здесь является олицетворением той весны, что должна наступить за подступающей к Остяцку зимой. Есть только одна проблема: Миша – один. Прочие городские не относятся к селу с тем же трепетом, что и он, не видят в нём первоистока, некую идею, которой нужно следовать и которую нельзя забывать. Герой так и говорит о деревне, что «все приметы её были новыми и потаёнными для Мишки» [2]. И здесь вновь вступают в силу два ключевых слова: «новые» и «потаённые». Настолько современное общество затолкнуло эти деревенские «приметы» в самые недра его естества, что они теперь кажутся Мише «новыми». Сразу же вспоминаются слова Юрия Селезнёва, утверждавшего, что «главным в крестьянском мире был лад, устоявшиеся формы бытия народной жизни, подчинённые законам христианской нравственности, красоты, экономической целесообразности; деревня определяла сущность и «лицо» России, русского народа, культуры, литературы» [3]. Но в новой жизни, как показывает Лихоносов, никакой опоры на лад, устоявшиеся формы бытия народной жизни, экономической целесообразности попросту нет. Теперь всем верховодит цивилизация со своими ценностями и «традициями». Но только в деревне можно узреть истинное «лицо» России и её народа. Лицо, которому, с приходом нового жизненного уклада, пришлось пережить сотни пластических операций, превративших румяный лучезарный лик в серую железную маску.
Однако стоит отметить, что сам Лихоносов вовсе не утверждает превосходство былого над современным, и уж точно не осуждает последнее. Такую нейтральность автора можно проследить даже в достаточно будничной сцене: «Гошка намекал Варе на что-то нехорошее, а Мишка в эти минуты думал, как был бы он счастлив остаться с нею наедине и говорить ей ласковое, и смотреть в глаза, надеяться, тревожиться, ждать» [2]. В мыслях главного героя в этот момент не возникает какого бы то ни было осуждения, желания поставить Гошку на место, нет. Читатель сам волен выбирать, что правильнее: примитивные и пошловатые намёки или современная романтика, когда можно сказать ей «такое, чего она ещё не слыхала и, может быть, не услышит» [2]. Ещё одно противоборство старых и новых укладов. Хотя для Миши, конечно, победитель очевиден. Вот оно, зерно современности, которое успело прорасти и укорениться в душе героя. Он слабо понимает, что простым, а, вернее, «обыкновенным» деревенским барышням вовсе не нужна романтика. Во всяком случае, не в понимании Миши. Ярким тому подтверждением является Онька, взявшая все эти «отношения» с героем, так сказать, в свои руки. Впрочем, она лишь один из типов. Варя – полная её противоположность. Хотя дело здесь не только в нраве или воспитании. В свои ещё довольно молодые годы, она уже считается чуть ли не старухой. Вдобавок Варя практически закрыта для новых знакомств – своих проблем по горло: работа, дети, очаг. Сложно выделить хотя бы минутку для юных утех. А вот раньше-то, по словам самой же Вари, вс было иначе.
Но несмотря ни на что, девушку тянет к Мише. И здесь свою роль играет вовсе не привлекательность или манеры, нет. Любовь Вари и Оньки к заезжему студенту – это также демонстрация увядания деревни. Девушки видят в Мише что-то новое, им недоступное, и стремятся к этому, как в то время большая часть деревенской молодёжи стремилась в город. Новое поколение не готово и не хочет нести на своих плечах бремя традиций, обычаев, былого уклада. Современность затягивает их в свою пучину, вынуждая забыть всё старое и архаичное, стремиться в новый мир.
И если таких молодых людей, как уже говорилось выше, было очень много, то вот подобных Мише, являвшегося их зеркальным отражением, – наоборот. Для героя новый мир, который он тянется познать – это именно деревня. Ему нравится здесь всё, вплоть до воздуха и земли, в то время как городская суета не навевает ничего, кроме тоски. Мишка тщательно и с трепетом изучает в деревне каждую росинку, ложбинку и травинку. Однако больше прочего его рвение понять деревню изнутри возникает, когда он попадает в дом Вари, которая на протяжении всей повести служит олицетворением той загадочной таинственности былой жизни: «посреди комнаты висела зыбка, в ней спал ребёнок. Поближе к окну и занавеске, скрывавшей собою лавку и недра, была маленькая кроватка, и на ней, подложив ладошки под щёчку, спал четырёхлетний сын. Слева был стол, справа у входа – деревянная кровать, сбоку – окно во двор, вдоль голых окон на улицу – две лавки. Пусто, чисто, одиноко» [2]. Через внутреннее убранство Миша познаёт Варю, и особенно примечательны здесь слова: «пусто, чисто, одиноко». Именно такое состояние ныне воцарилось в душе героини.
Однако кульминацией всего произведения является момент, когда Лихоносов делает попытку соединить эти два таких разных, но глубинно похожих мира: былое и современное – поцелуй Миши и Вари. Но что происходит буквально через секунду после этих поцелуев? «Он ещё раз поцеловал её и целовал долго, но неумело, и тогда она обняла его и поцеловала сама – ненасытно и благодарно. Комната светлела, на дворе пошёл снег. Зима!» [2]. Осень в момент закончилась, выпал первый снег. Зима в Остяцке всё же наступила. И вскоре, несмотря на то, что Миша уже вроде как узнал о деревне многое, отчего ему захотелось здесь остаться, подружился с чалдонами и чалдонками, а с одной – и того больше, ему необходимо уезжать. На этот краткий миг он вдохнул в Варю новую жизнь, она «стала совсем дорогой, чуткой, своей» [2]. Но он не может остаться, настала пора прощаться.
Таким образом, Лихоносов демонстрирует всем нам, что как бы того не хотелось, время невозможно ни остановить, ни повернуть вспять. Оно должно идти дальше, открывать новые горизонты, а прошлое оставлять за спиной. Как бы ни хотелось многим избежать последнего. И с одной стороны, от такого исхода невероятно печально, а с другой... Как говорил Аристотель, жизнь требует движения. И противиться этой аксиоме никто не в силах. Не случайно Лихоносов не даёт своему герою шанса остаться в Остяцке, несмотря на то, что Мише деревенские пейзажи, люди, традиции намного ближе того, с чем он сталкивается, живя в городе. Студент не может и не должен восклицать эту сакральную гётевскую фразу: «мгновенье, прекрасно ты, продлись, постой!», ведь тогда его жизнь, его движение вперёд оборвётся навсегда. Он остановится, останется в старом, былом, вечном. А такого в нашей жизни быть не может. Всё обязано прогрессировать.
В своём стремлении донести до нас такие простые, казалось бы, истины, Лихоносов раскрывается как поистине прекрасный художник слова. Не зря высшую оценку его творчеству дали такие значимые для нашей литературы личности, как Юрий Селезнёв, Олег Михайлов, Ольга Кучкина и многие другие. В частности, Селезнёв полюбил Лихоносова в том числе и потому, что тот следовал одному из главных принципов классика: «лучше плохая правда, чем хорошая ложь» [1], ведь это — «одна из важнейших основ нашей литературы» [1]. Действительно, через описания упадка казачества в «Осени в Тамани» или оторванности, добровольной или вынужденной, молодёжи от истории и традиций в «Чалдонках», Лихоносов ничуть не приукрашивает ни единого аспекта. При этом автор не даёт никаких оценок, лишь с нескрываемой грустью показывает картину нового, современного мира.
Мысль Лихоносова ясна и понятна, пускай он и не выступает с агитационными речами, с пеной у рта доказывая, как важно в этот период нашей жизни сохранять дух традиций, преемственности. Время – важнейшая часть любой культуры и жизни в целом. Без знания своих отцов, их поступков, без извлечения из истории необходимых уроков, без опоры на народные заветы и уклад невозможно движение вперёд. Но при этом нам нельзя отступать назад, в прошлое, и тем более там оставаться. Неся в массы подобные идеи, Лихоносов прекрасно понимает, что локомотив жизни остановить невозможно. Однако несясь на нём в новое время, всё же следует хотя бы изредка оборачиваться, смотреть на пройденный путь. Но сегодня многими принято смотреть лишь вперёд, стремиться к новым целям, а на пролетающий за окном смазанный пейзаж не бросать взгляд даже вполглаза.
Библиографический список:
Козлова О., Акобян Ш., Чалапко В. и др. Личность и творчество Юрия Селезнева глазами студентов факультета журналистики КубГУ [Электронный ресурс] // Парус. – 2014. – № 36. – URL: http://litbook.ru/article/7314/ (дата обращения 23.09.2015).
Лихоносов В. И. Осень в Тамани. – М.: Современник, 1972. – 288 с.
Павлов Ю. М. Юрий Селезнёв: русский витязь на третьей мировой [Электронный ресурс] // Наш современник. – 1992. – № 2. – URL: http://glfr.ru/biblioteka/jurij-pavlov/jurij-seleznjov-russkij-vitjaz-na-tretej-mirovoj.html (дата обращения 25.09.2015).
Селезнёв Ю.И. В мире Достоевского. – М.: Современник, 1980. – 376 с.
Автор: Алексей БУДНИКОВ
Commentaires